Страж бардака
Много букв, правда 
Нет, то, что я помню сам — это как раз не очень долгая история. За один вечер успею рассказать. Но и не очень короткая. Чай я уже заварил. Да, именно такой, как научили в Дортонионе. Как бы ни изменялся мир — те же травы и сейчас легко найти, и хуже они не стали. А вот добиться такой мягкости, какая получалась у моего дяди, мне, видимо, так и не суждено — всегда получается более резко на вкус, и ничего с этим не поделаешь... Но тебе под мой рассказ, наверное, захочется вина. Тогда сходи за ним сам, ладно? А я пока подумаю, с чего начать.
Знаешь, про такие истории у вас порой говорят: «А что, кто-то собирался жить вечно?..» У нас несколько сложнее. Я, например, действительно собирался. В том числе и по очень забавной причине — когда я был ещё маленьким, а ваши предки только добрались до Белерианда, мама однажды сказала мне, что у эльфа, наверное, тоже может вырасти борода. У любого нери, но примерно к концу третьего жизненного цикла — это около семи тысяч лет или даже больше. Вот и хотел узнать, вырастет ли у меня. Но, как видишь, нет. Хотя на некоторых других примерах мамино предположение подтвердилось.
Мы ушли из Нарготронда осенью. Честно говоря, довольно бестолково собрались в дорогу. Пожалуй, все, кроме Инданира — но его, кажется, пронять было нельзя вообще ничем. Точнее, он считал, что, раз клятва дана, а мы идём её выполнять — ничего особенно страшного не происходит. Он взял и оружие, и большую сумку припасов. Хотя нет, огниво он всё-таки забыл — его взял я, но оно пришло в негодность ещё до конца похода. Ещё я взял очень мало еды, рассчитывая на охоту, а также на грибы и орехи. Да, охотился я лучше всех в отряде, а вот грибы почему-то умел искать хуже, чем Эдрахиль — хотя в лесу проводил значительно больше времени, чем он. До сих пор не понимаю — неужели его рассудительность помогала ему и в этом деле?
Зато я взял слишком много оружия. При том, что меч мне скорее мешал — луком я владел намного лучше. Поэтому меч на привале отдал сестре. Да, не удивляйся, в отряде была одна дева, и это — моя сестра Нарквэссэ, Рыжее Перо. Троюродная сестра, если сказать точнее. Гонец, воительница, лучница... Она обороняла Минас-Тирит вместе с прочими воинами. Выбралась живой, точнее, её вытащил жених — а вот он, Фириглад, был как раз целителем. Как-то, задумавшись, я обратился к нему в женском роде; не обиделся, всем отрядом посмеялись...
Да, когда печаль от разлуки с городом немного отступила, наши разговоры стали весёлыми. Для нас, - тех, кто пошел за королём и верил ему до конца, - всё было проще и яснее, чем для оставшихся. И друг другу мы тоже верили, конечно. Только Тинвениону — он был из тех, кто пришел в Нарготронд с сыновьями Феанора, но ушел он оттуда с Финродом, - мы доверяли меньше, но, как выяснилось, зря. Мне он стал другом и почти братом — только потом уже, в темнице, не самом подходящем месте для откровенных разговоров. Впрочем, мы понимали друг друга и без слов.
Помню последнюю охоту — я подстрелил оленя, загнанного волками. Волки были не очень довольны, но после предупредительного выстрела близко не подходили, выражая свои чувства лишь отдалённым воем. Пожалуй, то была последняя наша встреча с обычными, неискаженными волками. Тогда она казалась нам не совсем приятной, а потом их я вспоминал чуть ли не с нежностью.
Потом мы уже не разводили огня. Даже если бы нашлось запасное огниво — всё равно это было бы слишком опасно: найти нас по дыму могли бы уже не обычные лесные звери, а кто-нибудь похуже.
С первыми орками нам повезло — их было не слишком много, и заметили мы их раньше, чем они нас. В отряде обошлось без потерь, только Квэссэ была легко ранена, прикрывая меня после моего неудачного выстрела. А Финрод — не знаю, что и когда тебе рассказывали про Финрода, но, если при этом называли его безобидным художником и менестрелем — это неправда. На волколака он тогда кинулся с одним ножом — и победил, не получив ни царапины. Если бы позднее, в темнице, у него был хотя бы нож...
Прости, я прервусь ненадолго. Да, ты прав, это давняя история, и король мой давно уже вернулся к жизни. Но память о смерти всё равно печальна, - как о беде, которая могла и не случиться, - не должна была случиться, особенно с ним! Но всё-таки случилась. Тебе это, наверное, может показаться странным...
Не кажется? Тогда продолжаю. Мы, как и было в обычае у нолдор, сначала сделали, а подумали уже потом. То есть сперва перебили значительный отряд орков, а как будем трупы прятать и что ещё сделать, чтобы их исчезновение подольше никого не встревожило - рассуждали, стоя над оными трупами. А заодно и о том, что делать, когда встретим других орков. Снова сразимся и перебьём их? А ещё? Так и сражаться, пока у Моргота армия не закончится? Что-то подсказывало, что наш маленький отряд прекратил бы своё существование всё-таки раньше.
Не скажу, что мне сразу понравилась эта мысль — взять одежду и оружие убитых. Думаю, ты понимаешь, почему. А тогда мир был моложе, и... Нет, небеса не были ярче, а трава — зеленее, чего бы ни говорили другие. Но орочья вонь была сильнее, чем сейчас, поверь мне на слово.
Конечно, было опасение, что, встретив переодетых нас, истинные орки могут и пароль спросить — а узнать его было неоткуда, мы всех перебили. Говорю же, сделали, не подумав. Но, с другой стороны, при общей безалаберности могли и не спросить — мало ли куда мы идём и зачем... А встретив нас в нашем истинном облике, орки точно не стали бы спрашивать никакого пароля — напали бы сразу, и всё. И мы решили, что стоит попробовать.
Приметные вещи, по которым нас можно было узнать издали, пришлось оставить. В том числе и мой лук — увы, завладеть таким оружием какой-нибудь орк ещё мог бы, а вот использовать его — нет. Он попросту лапы обжег бы. И я оставил лук и стрелы, хоть и с огромным сожалением. Отныне я не смог бы убить врага прежде, чем он добежит до нас и получит возможность нам навредить. Обидно было — почти до слёз.
Но, сменив одежду, мы выглядели всего лишь как эльфы, переодетые орками. Нужно было изменить наш облик и повадки, но так, чтобы личина не коснулась нашей сути. Мы встали в круг, и Финрод запел...
Да, получилось, теперь мы выглядели как надо. С повадками было чуть сложнее — я, к примеру, слишком прямо спину держал. Берен подошел поправить, то есть искривить — и вот тут я нервно дёрнулся и схватился за оружие, как сделал бы натуральный орк.
Знаешь, друг, а мы могли бы пройти... Твари Врага трусливы, и, если ими не движет страх наказания или желание награды, - не особо добросовестны. Заметив нагло идущих нас, могли бы подумать, что так и надо, а их дело — сторона. В общем, неплохо было придумано, а потом Берен и Лютиэн именно благодаря смене облика смогли дойти до цели. Но нам не повезло. Саурон почувствовал неладное, и, оглядывая свои владения, заметил нас. Тому отряду настоящих орков, который мы встретили, было приказано разобраться, кто мы такие. Но тогда мы не знали этого. Отвязаться от них, разумеется, пытались. Слово за слово, дошло до того, что наш предводитель напустил на себя важный вид и сказал, что будет докладывать только Саурону. Встречающие решили нас вежливо проводить... Так мы и попали на Тол-ин-Гаурхот. Не буду врать, что мне было не страшно.
Обмануть Саурона не получилось, но мы старались. Вдохновенно рассказывали и про бой с эльфийским отрядом у излучины реки (какой реки? - здесь слишком много рек...), и про то, как раненых мы добили и сожрали, и ещё про что-то... Но враг не поверил нам на слово, увы. Он попытался с помощью чар узнать наш истинный облик — а Финрод ответил чарами защиты...
Что было дальше — не могу рассказать подробнее, чем ты уже знаешь из песен. Да, я был там, но творившее волшебство было выше моего понимания. Скажу только — не видел я ничего прекраснее того светлого мира, что рождался по песне Финрода. Именно рождался вновь — наверное, такой она и была, Музыка Творения. Саурону тогда хорошо досталась, но он был сильней, и его песня — песня тьмы и разрушения, - звучала громче. Финрод сражался, сколько мог, но всё-таки не устоял. И наши личины, увы, развеялись. Впрочем, что наш предводитель — не орк, - Саурон, кажется, и так уже понял.
Нас бросили в темницу — изначально это погреб был, то ли от вина, то ли от репы. Оружие отняли — только вот короля обыскали невнимательно, видимо, думая, что эльфы-чародеи оружия не носят. Да замечательно носят, на самом деле — нож в сапоге, например... Осталось у нас и немного еды, вода, кое-что из лекарств и ещё всякие полезные мелочи. И два тёплых плаща — Аннаэля и мой. Тут я оценил мудрость нашего обычая не нашивать на одежду пограничной стражи специальных отличающих знаков. И плащи нас не подвели, а, напротив, очень выручили. Оценили мы наши запасы, кое-то припрятали... Как у вас говорят в таких случаях - «Живём!»
Да, все пока были живы и в основном здоровы, не считая ушибов и прочих издержек орочьего обращения с пленными. Только Финрод пострадал в поединке, он не сразу пришел в себя, а потом долго кашлял кровью и, сколько его ещё видел я, так до конца и не восстановил свои силы. Его берегли от холода, насколько это было возможно, а чем-нибудь ещё ему помочь было, наверное, нельзя.
Стены мы, разумеется, простучали основательно. Пустот, пригодных для дальнейшей разработки, не обнаружили. Зато нам ответили соседи — синдарская дева и ещё некий нолдо. Как мы поняли потом, они любили друг друга. Подробно поговорить с ними мы не могли, поскольку у тамошних стен наверняка были уши. Соседи наши открыли хозяевам крепости что-то о себе, но явно не очень много. А про нас ещё ничего не было известно — ни имён, ни происхождения, ни цели похода. И мы были не настроены кому-либо там об этом рассказывать. Соседи нас поняли.
Волчий Остров, как теперь называлось это место... Да, волков там было как бы не больше, чем орков, которых у Моргота много везде. И эти волки были разумны, мы вполне понимали их речь. Правда, их разговоры при нас и с нами были малосодержательны — понять можно было лишь то, что они вечно голодны. И хотят сожрать кого-нибудь, а точнее — кого-нибудь из нас. Похоже, хозяин, несмотря на некоторую к ним симпатию, кормил их плохо. Как обращался Саурон с теми, к кому симпатии не испытывал — думаю, не стоит уточнять.
Было там и не менее двух довольных жизнью существ. Про Тхурингветиль ты слышал, про неё все слышали благодаря Лютиэн, выбравшей потом её обличье... А я видел эту тварь и не могу не признать, что она была по-своему красива. Иначе и быть не могло — существа, способные летать, всегда сложены соразмерно. Только смотреть на неё было страшно, и ещё страшнее — встретить её взгляд... Но больше всего я боялся не её, а кошку. Была там такая, очень крупная, почти с волка размером, пушистая и лоснящаяся. Тоже с нами говорила, вкрадчивым и нежным голосом, до безумия похожим на голос обычной домашней кошки. И сожрать нас хотела не от голода, а для удовольствия и развлечения — как простая кошка, быстро проглотив первую мышь и, не спеша, - вторую, с третьей будет долго играть. Особенно уши грызть любила... Этой твари, заглушая свой страх, я дерзил при всяком удобном случае — словом или хотя бы взглядом.
Скованы из нас были только Берен, Эдрахиль и Финрод, остальные — просто связаны. Разумеется, при первой возможности мы ножом, оставшимся у короля, разрезали верёвки. Правда, ножа потом лишились, когда Аннаэль с ним напал на волка, вошедшего в камеру. Жалко, волк тогда не подох... Нас снова связали, покрепче на этот раз, Аннаэля уволокли, а потом вернули в камеру — израненным, но не связанным. И, когда ему стало лучше, он всех, до кого дотянулся, развязал... Подобные случаи повторялись, и я долго не мог понять, почему стерегущие на твари настолько беспечны. Потом услышал в их разговоре, что раненому полагается дополнительный паёк. Возможно, дело было в этом.
Был там и человек, служивший Саурону. Или не совсем Саурону, или не совсем служивший... Я его увидел, когда он вошел, точнее влетел в камеру с мечом в руках, бросился перед Финродом на колени и протянул ему меч. А потом, столь же внезапно, этим же мечом попытался зарубить короля. Позднее я понял, что оба поступка были из благих побуждений, но... Признаться, вздохнул я с облегчением, когда тёмные твари опомнились и схватили его. Я думал, его убили, но потом узнал, что его ждала куда более страшная участь.
Что делал я? Ничего особенного, наверное. На тюремщиков нападать не мог, был привязан слишком далеко от входа. Прятал нашу еду, и так вышло, что сам к этим запасам не прикоснулся — не из благородства, просто не хотелось есть. И хорошо, друзьям досталось больше. Следил за тем, чтобы раненые, которых мы не могли как следует лечить — Фиригладу не хватало сил, вместо бинтов были не особо чистые тряпки, а лекарства — всего пара маленьких пузырьков, - чтобы они были хотя бы укрыты потеплее. Когда тюремщики проявляли к кому-то из моих друзей нездравый интерес — отчаянно пытался отвлечь внимание на себя, ибо чем ещё я мог бы их защитить? И рубашка... Светлая, красивая, всё ещё чистая — на допросы меня пока не водили. А бинты кончались, даже те, какие были у нас. Оторвать полосу от подола было трудно — знала бы мама, что мне это понадобится, взяла бы менее прочную ткань, сделала бы менее крепкие швы... Впрочем, хорошо, что мама ничего не знала заранее. Я всё-таки смог её разорвать — с помощью Тинвениона, привязанного рядом. Этот чистый лоскут ткани, кусок оленины и тёплый плащ — кажется, всё, что осталось друзьям после меня.
Нет, вина не хочу, сам выпей, а мне и чая хватит. Именно про такой вот чай в доме родителей Квэссэ шутили, что это напиток смелости. А если ещё и сладостей к нему напечь — вообще сам Моргот не страшен! И было ведь что-то в этой шутке — действительно, мало кого я знал смелее, чем они. А что с ними сталось... Да с ними, знаешь ли, давно уже всё хорошо. И со мной — тоже. Сейчас я допью свою чашку, наберусь смелости и закончу рассказ.
На допросы водили парами — тех, про кого понимали, что они особенно дороги друг другу. Отвечать по доброй воле не соглашался никто, угрозы не действовали. Пыток мы не то чтобы не боялись — боялись, но не настолько... Кажется, Эдрахиль говорил, что может не выдержать боли. Пойми правильно, рассказываю не для того, чтобы опозорить его имя. Он действительно переносил боль тяжелее остальных. Что не мешало ему прежде быть первым воином Нарготронда, не страшащимся ни ран, ни смерти. И пойти за королём, понимая опасность плена, это тоже ему не помешало. И никого из нас он не выдал, хотя ему это было трудней всего. Да, ты верно понял, я говорю не про слабость — про огромную силу. Только, прошу тебя, другим этого не рассказывай — могут понять неверно...
Но хватит про Эдрахиля — говоря о нём, можно и до утра просидеть, и до следующей ночи. А если привяжется стиль его речи — вообще никогда не замолчу, пожалуй.
Итак, на допросы водили парами: Саурон понимал, что самая страшная боль — это страдания тех, кто тебе дорог. Но даже под такими пытками мои друзья молчали. Не равнодушие — понимание, что, проговорившись ради минутного облегчения, причинишь много больше страданий и другу, и себе, и остальным... Некоторые боялись показать, кто из товарищей им всего дороже, чтобы не попасть в пару именно с ним. А я — нет, я тоже очень сильно боялся. Но дороги мне были все, и в пару попасть больно было бы с любым. Наш король, о котором в легендах невероятное количество хороших слов — и всё правда, что не преуменьшение. Инданир, даже здесь невозмутимо спокойный. Берен — напротив, покоя не знающий, как не знающий и уныния — из соседней камеры, куда его перевели, доносилась их жизнерадостная болтовня с той синдарской девой; о Дориате расспрашивал, женится на тамошней принцессе - пригодится. Зануда Эдрахиль, о котором я обещал уже не говорить слишком много. Брат его Аннаэль, мой наставник в лесной науке и страшный враг всех узлов и верёвок — сколько их он умудрился разрезать и развязать за время заключения, со счёта я уже сбился. Сестра моя Квэссэ — при своей обычной невезучести перед выходом отряда она повредила руку на ровном месте; и как же я теперь жалел, что не сильно повредила и это не помешало ей пойти! Фириглад, силы которого в темнице почти не восстанавливались — но снова и снова он продолжал выполнять свой долг целителя, не считая, что это бесполезно; я сбился со счёта дней, и как бы не в этом месяце ему должно исполниться 300 лет. И друг мой Тинвенион, о прошлом которого я не знал почти ничего, как и он — о моём, но был он мне ближе всех, и не только потому, что мы были привязаны к одной стене; увели меня вместе с ним. Прощаться с остальными я не стал — не думаю, что это подняло бы им настроение.
У меня было время подумать, что отвечать на вопросы. Решил — вообще ничего, за любое слово могут зацепиться; ляпнул уже кто-то что-то про эльфийского короля — чуть ли не затем мы шли, чтобы сделать этим королём человека, - и теперь у остальных выспрашивали подробности. Было страшно — слишком близко к истине — но безумно смешно при этом.
Два столба, далеко друг от друга — вот как это выглядит. Мы с Тинвенионом привязаны. Саурон пока просто спрашивает, не хотим ли мы что-нибудь сказать. А я, пожалуй, не хочу совсем, - я вообще тогда был довольно молчаливым, и с приятными-то собеседниками раз в год по обещанию разговаривал... И друг мой тоже не хочет, мы с ним вообще очень похожи.
А потом мы увидели зрелище, от которого мне страшно до сих пор. Саурон превратил того человека, который к нам в камеру забегал, в волка. Нет, после того случая я имел к тому человеку мало тёплых чувств — но такой участи он не заслуживал, такого вообще нельзя делать ни с кем и никогда. Не знаю, каким путём Тху добился его согласия — но очевидно, что без этого ничего не вышло бы; это несколько успокаивало, но даже и неудачная попытка сделать с кем-то из нас такое была бы крайне неприятной, раньше-то я думал, что ничего страшнее пыток и смерти нас не ждёт... А Саурон тем временем говорил человеку (бывшему человеку?..), что теперь тот обречен служить ему вечно. Ох и ничего себе замашки — покуситься на Путь Людей и отнять у кого-то дар Эру Единого! Я был поражен могуществом тёмного майа, но понял, что здесь он врёт. И не мог не сказать это вслух. Сильнейший удар по лицу заставил меня замолчать, зато в правоте моей убедил меня ещё больше.
Назгулы? Да, нечто подобное он пытался сделать уже тогда. Но про них лучше спрашивать не у меня — у кого-нибудь более учёного. Но точно могу сказать — человека невозможно привязать к Арде так, чтобы он не мог уйти за её пределы. С кем я советовался об этом? Намо Мандос — а кто может знать это лучше?
...И опять про эльфийского короля... Самому им что ли назваться? Не стоит, не поверят. Надо просто молчать. И, когда волки кусают моего друга — о короле всё равно молчать. О себе можно — только о том, что я намного вкуснее, правда ведь! Уффф, кажется, поверили...
Так и вышло, что на сто семьдесят шестом году жизни меня впервые всерьёз покусали звери. И хорошо, что впервые — больно это, очень больно... Я не кричал, но, кажется, стонал.
Меня привели в чувство. И эта гадость у них называется исцелением? Ну, ладно... Ох, руки, особенно плечи!.. Как же я из лука буду стрелять, если выживу? Хотя пошевелить руками в пределах верёвки можно, просто больно. Может и хорошо зажить. Выбраться, найти свой лук и всех тут перестрелять, вот что надо будет сделать. Потому что парного допроса этим тварям недостаточно, они ещё Финрода привели. (Светлый, как мы его прозвали, чтобы не выдать случайно вырвавшимся старым обращением. После поединка из этого имени здесь о нём точно ничего нового не узнали бы...)
Не отвечал и он. Плакать хотелось, когда ему обрезали волосы, но сам он этому почти не огорчился. Да и глупо было жалеть: спасёмся — новые отрастут, нет — тем более глупо... А вот ран ему не наносили, и хорошо — он всё ещё страдал от своего кашля, хотя сейчас и не подавал вида. А что с нами сделали — ох, Светлый, не смотри, ничего там страшного нет. Бывает, покусали...
Я не открывал своего разума, так что Тху независимо от меня решил, что со мной пока ничего страшного. И придумал, как это исправить — вскрыть мне сосуды на руках, чтобы я умер от потери крови. Просто пугает? Нет, не похоже. И умирать совсем не хочется, но не про эльфийского же короля рассказывать... Молчу. Опять руки — аккуратно, зато глубоко, и что там повредить ещё могли вместе с венами... Проклятые твари, дались же им мои руки!
А Светлого заставляют на это смотреть. И Тху вдохновенно вещает — мол, это твоя вина, что он умрёт, потому что ты не отвечаешь на вопросы. А я мог бы ещё сказать — не слушай, в этом нет твоей вины, не говори ему ничего... Но лишние слова — лишний риск, а я верю, что Светлый и так не сделает ошибки. Он только пытается заморочить Саурону голову, уточняя вопросы, запутать его в словах... Нет, не получилось. И тогда он замолкает — это лучшее, что он мог бы сделать для меня.
Стараюсь не смотреть на Тинвениона. Лучше бы и ему сейчас меня не видеть, но что тут поделаешь... По крайней мере, о нём сейчас забыли, вопросы задают только старшему в отряде. И хорошо, что забыли, и не буду напоминать. В его стойкость я тоже верю — но зачем ему лишняя боль?
Хорошо, что я больше не связан. Дёргаться всё равно сейчас не буду — я безоружен, слаб, и с лишними движениями потеряю больше крови, то есть времени. Не надеюсь ни на что конкретное — но мало ли что ещё может случиться? Жалко, стоять уже не могу... даже на коленях... Падаю, и волки топчутся вокруг — лакают кровь. Кажется, им хорошо и вкусно, жалость-то какая... Неприятная компания, отвлекло бы их что-нибудь хоть на минуту... Нет, не отвлекутся, им хозяин лично приказал.
А ещё теперь даже ему кажется, что всё идёт слишком медленно — хотя и не видит за волчьими спинами, что кровотечение замедляется... Мама, в кого же он такой умный? И такой глупый, но с этим как раз понятнее — в Мелькора.
Теперь ещё и нога, но это почти не больно — слишком холодно для боли.
Светлый что-то сказал — настолько тихо, что я не услышал с пяти шагов. И понял это по встревоженным репликам державших его тварей — говорит на непонятном языке, прекратить немедленно, вдруг снова колдует... Я не знал, что было сказано, но знал, что отвечать. Смог ещё приподняться и посмотреть в глаза:
- Прости меня, Светлый... Прости за всё.
И успел заметить на его лице удивление — за что? Сам знаю, глупость сказал, но не Саурона же просить извиняться — это было бы ещё глупее.
А король мой, конечно, сам был хорош — как я потом узнал, он тоже сказал мне: «Прости...» И тоже было совершенно не за что. Но иначе было нельзя.
Объяснить, что такое чертоги Намо, я тебе всё равно не смогу. Это видеть надо, чтобы понять, и в своё время ты пройдёшь через них. А как я себя там вёл — не то чтобы стыдно вспомнить, но... Вёл я себя как нолдо, очень недовольный своей судьбой. Не своими поступками — тут как раз всё было почти в порядке, жалел лишь об одной глупости, которую мне, к счастью, не позволили совершить. А вот тем, что из этого вышло, очень был недоволен. Да ещё и не поверил, что это Мандос, а не какой-то особенно хитрый морок Волчьего Острова. Так и спросил у Намо — а чем он мне докажет, что он Намо и с ним можно без опасений говорить о моих спутниках? А Намо был уважающий себя вала, и препираться со мной не стал. Просто, когда он во второй или в третий раз обратился ко мне «Динэдэль, страж границы Нарготронда» - я понял, что здесь знают, кто я и откуда, а твари на Тол-ин-Гаурхот этого знать не могут, вот кто бы им сказал? А потом я отвечал, и спрашивал, и просил за всех, о ком помнил... А потом мне предложили на выбор — яблоко забвения или горькое вино жизни. Смеяться будешь, друг, но, кажется, это единственный раз, когда из предложенного я выбрал именно вино. Не очень люблю его, но готов был выпить хоть целый кубок, а нужно было — всего-то один глоток... И выпил, и не таким уж горьким оно мне показалось. А потом вестница Намо провожала меня в сады Лориена, где я должен был исцелиться от своих печалей.
И отнюдь не сразу я понял, что произошло. Я взял кубок. И отпил из него вина. И почувствовал вкус. И отправляюсь в сады Ирмо, которые, в отличие от чертогов Намо — для живых.
Вот и всё, что я видел в этой истории сам — остальное знаю по чужим рассказам. Да, я спросил у Намо о судьбе моих товарищей, и был очень рад за Берена — и опечален за остальных. А увидеть их судьбу своими глазами — наверное, была и такая возможность, но я не пожелал. Так и знал, что ты меня поймёшь.
Про Войну Гнева рассказ будет на несколько вечеров — о ней ты знаешь меньше, поскольку нет почти про неё легенд. Была бы там какая-нибудь душераздирающая история, вроде той, что про наш отряд — тогда бы другое дело... А так — придётся всё с самого начала объяснять.
Доброй ночи, друг, и да не приснится тебе рассказанное ныне. И об одном прошу — имена эльфов из отряда, прозвучавшие в рассказе, лучше никому не называй. Кроме Финрода и Эдрахиля, о которых и так все знают, их уход из города трудно было не заметить.
Во-первых, потому, что не стоит делить Нарготронд на нас и всех остальных — ты ведь понимаешь?
А во-вторых, просто неудобно может получиться. После того, что я рассказал о своих друзьях — ты ведь не думаешь, что я единственный из отряда сейчас на этом берегу моря?
Нет, то, что я помню сам — это как раз не очень долгая история. За один вечер успею рассказать. Но и не очень короткая. Чай я уже заварил. Да, именно такой, как научили в Дортонионе. Как бы ни изменялся мир — те же травы и сейчас легко найти, и хуже они не стали. А вот добиться такой мягкости, какая получалась у моего дяди, мне, видимо, так и не суждено — всегда получается более резко на вкус, и ничего с этим не поделаешь... Но тебе под мой рассказ, наверное, захочется вина. Тогда сходи за ним сам, ладно? А я пока подумаю, с чего начать.Знаешь, про такие истории у вас порой говорят: «А что, кто-то собирался жить вечно?..» У нас несколько сложнее. Я, например, действительно собирался. В том числе и по очень забавной причине — когда я был ещё маленьким, а ваши предки только добрались до Белерианда, мама однажды сказала мне, что у эльфа, наверное, тоже может вырасти борода. У любого нери, но примерно к концу третьего жизненного цикла — это около семи тысяч лет или даже больше. Вот и хотел узнать, вырастет ли у меня. Но, как видишь, нет. Хотя на некоторых других примерах мамино предположение подтвердилось.
Мы ушли из Нарготронда осенью. Честно говоря, довольно бестолково собрались в дорогу. Пожалуй, все, кроме Инданира — но его, кажется, пронять было нельзя вообще ничем. Точнее, он считал, что, раз клятва дана, а мы идём её выполнять — ничего особенно страшного не происходит. Он взял и оружие, и большую сумку припасов. Хотя нет, огниво он всё-таки забыл — его взял я, но оно пришло в негодность ещё до конца похода. Ещё я взял очень мало еды, рассчитывая на охоту, а также на грибы и орехи. Да, охотился я лучше всех в отряде, а вот грибы почему-то умел искать хуже, чем Эдрахиль — хотя в лесу проводил значительно больше времени, чем он. До сих пор не понимаю — неужели его рассудительность помогала ему и в этом деле?
Зато я взял слишком много оружия. При том, что меч мне скорее мешал — луком я владел намного лучше. Поэтому меч на привале отдал сестре. Да, не удивляйся, в отряде была одна дева, и это — моя сестра Нарквэссэ, Рыжее Перо. Троюродная сестра, если сказать точнее. Гонец, воительница, лучница... Она обороняла Минас-Тирит вместе с прочими воинами. Выбралась живой, точнее, её вытащил жених — а вот он, Фириглад, был как раз целителем. Как-то, задумавшись, я обратился к нему в женском роде; не обиделся, всем отрядом посмеялись...
Да, когда печаль от разлуки с городом немного отступила, наши разговоры стали весёлыми. Для нас, - тех, кто пошел за королём и верил ему до конца, - всё было проще и яснее, чем для оставшихся. И друг другу мы тоже верили, конечно. Только Тинвениону — он был из тех, кто пришел в Нарготронд с сыновьями Феанора, но ушел он оттуда с Финродом, - мы доверяли меньше, но, как выяснилось, зря. Мне он стал другом и почти братом — только потом уже, в темнице, не самом подходящем месте для откровенных разговоров. Впрочем, мы понимали друг друга и без слов.
Помню последнюю охоту — я подстрелил оленя, загнанного волками. Волки были не очень довольны, но после предупредительного выстрела близко не подходили, выражая свои чувства лишь отдалённым воем. Пожалуй, то была последняя наша встреча с обычными, неискаженными волками. Тогда она казалась нам не совсем приятной, а потом их я вспоминал чуть ли не с нежностью.
Потом мы уже не разводили огня. Даже если бы нашлось запасное огниво — всё равно это было бы слишком опасно: найти нас по дыму могли бы уже не обычные лесные звери, а кто-нибудь похуже.
С первыми орками нам повезло — их было не слишком много, и заметили мы их раньше, чем они нас. В отряде обошлось без потерь, только Квэссэ была легко ранена, прикрывая меня после моего неудачного выстрела. А Финрод — не знаю, что и когда тебе рассказывали про Финрода, но, если при этом называли его безобидным художником и менестрелем — это неправда. На волколака он тогда кинулся с одним ножом — и победил, не получив ни царапины. Если бы позднее, в темнице, у него был хотя бы нож...
Прости, я прервусь ненадолго. Да, ты прав, это давняя история, и король мой давно уже вернулся к жизни. Но память о смерти всё равно печальна, - как о беде, которая могла и не случиться, - не должна была случиться, особенно с ним! Но всё-таки случилась. Тебе это, наверное, может показаться странным...
Не кажется? Тогда продолжаю. Мы, как и было в обычае у нолдор, сначала сделали, а подумали уже потом. То есть сперва перебили значительный отряд орков, а как будем трупы прятать и что ещё сделать, чтобы их исчезновение подольше никого не встревожило - рассуждали, стоя над оными трупами. А заодно и о том, что делать, когда встретим других орков. Снова сразимся и перебьём их? А ещё? Так и сражаться, пока у Моргота армия не закончится? Что-то подсказывало, что наш маленький отряд прекратил бы своё существование всё-таки раньше.
Не скажу, что мне сразу понравилась эта мысль — взять одежду и оружие убитых. Думаю, ты понимаешь, почему. А тогда мир был моложе, и... Нет, небеса не были ярче, а трава — зеленее, чего бы ни говорили другие. Но орочья вонь была сильнее, чем сейчас, поверь мне на слово.
Конечно, было опасение, что, встретив переодетых нас, истинные орки могут и пароль спросить — а узнать его было неоткуда, мы всех перебили. Говорю же, сделали, не подумав. Но, с другой стороны, при общей безалаберности могли и не спросить — мало ли куда мы идём и зачем... А встретив нас в нашем истинном облике, орки точно не стали бы спрашивать никакого пароля — напали бы сразу, и всё. И мы решили, что стоит попробовать.
Приметные вещи, по которым нас можно было узнать издали, пришлось оставить. В том числе и мой лук — увы, завладеть таким оружием какой-нибудь орк ещё мог бы, а вот использовать его — нет. Он попросту лапы обжег бы. И я оставил лук и стрелы, хоть и с огромным сожалением. Отныне я не смог бы убить врага прежде, чем он добежит до нас и получит возможность нам навредить. Обидно было — почти до слёз.
Но, сменив одежду, мы выглядели всего лишь как эльфы, переодетые орками. Нужно было изменить наш облик и повадки, но так, чтобы личина не коснулась нашей сути. Мы встали в круг, и Финрод запел...
Да, получилось, теперь мы выглядели как надо. С повадками было чуть сложнее — я, к примеру, слишком прямо спину держал. Берен подошел поправить, то есть искривить — и вот тут я нервно дёрнулся и схватился за оружие, как сделал бы натуральный орк.
Знаешь, друг, а мы могли бы пройти... Твари Врага трусливы, и, если ими не движет страх наказания или желание награды, - не особо добросовестны. Заметив нагло идущих нас, могли бы подумать, что так и надо, а их дело — сторона. В общем, неплохо было придумано, а потом Берен и Лютиэн именно благодаря смене облика смогли дойти до цели. Но нам не повезло. Саурон почувствовал неладное, и, оглядывая свои владения, заметил нас. Тому отряду настоящих орков, который мы встретили, было приказано разобраться, кто мы такие. Но тогда мы не знали этого. Отвязаться от них, разумеется, пытались. Слово за слово, дошло до того, что наш предводитель напустил на себя важный вид и сказал, что будет докладывать только Саурону. Встречающие решили нас вежливо проводить... Так мы и попали на Тол-ин-Гаурхот. Не буду врать, что мне было не страшно.
Обмануть Саурона не получилось, но мы старались. Вдохновенно рассказывали и про бой с эльфийским отрядом у излучины реки (какой реки? - здесь слишком много рек...), и про то, как раненых мы добили и сожрали, и ещё про что-то... Но враг не поверил нам на слово, увы. Он попытался с помощью чар узнать наш истинный облик — а Финрод ответил чарами защиты...
Что было дальше — не могу рассказать подробнее, чем ты уже знаешь из песен. Да, я был там, но творившее волшебство было выше моего понимания. Скажу только — не видел я ничего прекраснее того светлого мира, что рождался по песне Финрода. Именно рождался вновь — наверное, такой она и была, Музыка Творения. Саурону тогда хорошо досталась, но он был сильней, и его песня — песня тьмы и разрушения, - звучала громче. Финрод сражался, сколько мог, но всё-таки не устоял. И наши личины, увы, развеялись. Впрочем, что наш предводитель — не орк, - Саурон, кажется, и так уже понял.
Нас бросили в темницу — изначально это погреб был, то ли от вина, то ли от репы. Оружие отняли — только вот короля обыскали невнимательно, видимо, думая, что эльфы-чародеи оружия не носят. Да замечательно носят, на самом деле — нож в сапоге, например... Осталось у нас и немного еды, вода, кое-что из лекарств и ещё всякие полезные мелочи. И два тёплых плаща — Аннаэля и мой. Тут я оценил мудрость нашего обычая не нашивать на одежду пограничной стражи специальных отличающих знаков. И плащи нас не подвели, а, напротив, очень выручили. Оценили мы наши запасы, кое-то припрятали... Как у вас говорят в таких случаях - «Живём!»
Да, все пока были живы и в основном здоровы, не считая ушибов и прочих издержек орочьего обращения с пленными. Только Финрод пострадал в поединке, он не сразу пришел в себя, а потом долго кашлял кровью и, сколько его ещё видел я, так до конца и не восстановил свои силы. Его берегли от холода, насколько это было возможно, а чем-нибудь ещё ему помочь было, наверное, нельзя.
Стены мы, разумеется, простучали основательно. Пустот, пригодных для дальнейшей разработки, не обнаружили. Зато нам ответили соседи — синдарская дева и ещё некий нолдо. Как мы поняли потом, они любили друг друга. Подробно поговорить с ними мы не могли, поскольку у тамошних стен наверняка были уши. Соседи наши открыли хозяевам крепости что-то о себе, но явно не очень много. А про нас ещё ничего не было известно — ни имён, ни происхождения, ни цели похода. И мы были не настроены кому-либо там об этом рассказывать. Соседи нас поняли.
Волчий Остров, как теперь называлось это место... Да, волков там было как бы не больше, чем орков, которых у Моргота много везде. И эти волки были разумны, мы вполне понимали их речь. Правда, их разговоры при нас и с нами были малосодержательны — понять можно было лишь то, что они вечно голодны. И хотят сожрать кого-нибудь, а точнее — кого-нибудь из нас. Похоже, хозяин, несмотря на некоторую к ним симпатию, кормил их плохо. Как обращался Саурон с теми, к кому симпатии не испытывал — думаю, не стоит уточнять.
Было там и не менее двух довольных жизнью существ. Про Тхурингветиль ты слышал, про неё все слышали благодаря Лютиэн, выбравшей потом её обличье... А я видел эту тварь и не могу не признать, что она была по-своему красива. Иначе и быть не могло — существа, способные летать, всегда сложены соразмерно. Только смотреть на неё было страшно, и ещё страшнее — встретить её взгляд... Но больше всего я боялся не её, а кошку. Была там такая, очень крупная, почти с волка размером, пушистая и лоснящаяся. Тоже с нами говорила, вкрадчивым и нежным голосом, до безумия похожим на голос обычной домашней кошки. И сожрать нас хотела не от голода, а для удовольствия и развлечения — как простая кошка, быстро проглотив первую мышь и, не спеша, - вторую, с третьей будет долго играть. Особенно уши грызть любила... Этой твари, заглушая свой страх, я дерзил при всяком удобном случае — словом или хотя бы взглядом.
Скованы из нас были только Берен, Эдрахиль и Финрод, остальные — просто связаны. Разумеется, при первой возможности мы ножом, оставшимся у короля, разрезали верёвки. Правда, ножа потом лишились, когда Аннаэль с ним напал на волка, вошедшего в камеру. Жалко, волк тогда не подох... Нас снова связали, покрепче на этот раз, Аннаэля уволокли, а потом вернули в камеру — израненным, но не связанным. И, когда ему стало лучше, он всех, до кого дотянулся, развязал... Подобные случаи повторялись, и я долго не мог понять, почему стерегущие на твари настолько беспечны. Потом услышал в их разговоре, что раненому полагается дополнительный паёк. Возможно, дело было в этом.
Был там и человек, служивший Саурону. Или не совсем Саурону, или не совсем служивший... Я его увидел, когда он вошел, точнее влетел в камеру с мечом в руках, бросился перед Финродом на колени и протянул ему меч. А потом, столь же внезапно, этим же мечом попытался зарубить короля. Позднее я понял, что оба поступка были из благих побуждений, но... Признаться, вздохнул я с облегчением, когда тёмные твари опомнились и схватили его. Я думал, его убили, но потом узнал, что его ждала куда более страшная участь.
Что делал я? Ничего особенного, наверное. На тюремщиков нападать не мог, был привязан слишком далеко от входа. Прятал нашу еду, и так вышло, что сам к этим запасам не прикоснулся — не из благородства, просто не хотелось есть. И хорошо, друзьям досталось больше. Следил за тем, чтобы раненые, которых мы не могли как следует лечить — Фиригладу не хватало сил, вместо бинтов были не особо чистые тряпки, а лекарства — всего пара маленьких пузырьков, - чтобы они были хотя бы укрыты потеплее. Когда тюремщики проявляли к кому-то из моих друзей нездравый интерес — отчаянно пытался отвлечь внимание на себя, ибо чем ещё я мог бы их защитить? И рубашка... Светлая, красивая, всё ещё чистая — на допросы меня пока не водили. А бинты кончались, даже те, какие были у нас. Оторвать полосу от подола было трудно — знала бы мама, что мне это понадобится, взяла бы менее прочную ткань, сделала бы менее крепкие швы... Впрочем, хорошо, что мама ничего не знала заранее. Я всё-таки смог её разорвать — с помощью Тинвениона, привязанного рядом. Этот чистый лоскут ткани, кусок оленины и тёплый плащ — кажется, всё, что осталось друзьям после меня.
Нет, вина не хочу, сам выпей, а мне и чая хватит. Именно про такой вот чай в доме родителей Квэссэ шутили, что это напиток смелости. А если ещё и сладостей к нему напечь — вообще сам Моргот не страшен! И было ведь что-то в этой шутке — действительно, мало кого я знал смелее, чем они. А что с ними сталось... Да с ними, знаешь ли, давно уже всё хорошо. И со мной — тоже. Сейчас я допью свою чашку, наберусь смелости и закончу рассказ.
На допросы водили парами — тех, про кого понимали, что они особенно дороги друг другу. Отвечать по доброй воле не соглашался никто, угрозы не действовали. Пыток мы не то чтобы не боялись — боялись, но не настолько... Кажется, Эдрахиль говорил, что может не выдержать боли. Пойми правильно, рассказываю не для того, чтобы опозорить его имя. Он действительно переносил боль тяжелее остальных. Что не мешало ему прежде быть первым воином Нарготронда, не страшащимся ни ран, ни смерти. И пойти за королём, понимая опасность плена, это тоже ему не помешало. И никого из нас он не выдал, хотя ему это было трудней всего. Да, ты верно понял, я говорю не про слабость — про огромную силу. Только, прошу тебя, другим этого не рассказывай — могут понять неверно...
Но хватит про Эдрахиля — говоря о нём, можно и до утра просидеть, и до следующей ночи. А если привяжется стиль его речи — вообще никогда не замолчу, пожалуй.
Итак, на допросы водили парами: Саурон понимал, что самая страшная боль — это страдания тех, кто тебе дорог. Но даже под такими пытками мои друзья молчали. Не равнодушие — понимание, что, проговорившись ради минутного облегчения, причинишь много больше страданий и другу, и себе, и остальным... Некоторые боялись показать, кто из товарищей им всего дороже, чтобы не попасть в пару именно с ним. А я — нет, я тоже очень сильно боялся. Но дороги мне были все, и в пару попасть больно было бы с любым. Наш король, о котором в легендах невероятное количество хороших слов — и всё правда, что не преуменьшение. Инданир, даже здесь невозмутимо спокойный. Берен — напротив, покоя не знающий, как не знающий и уныния — из соседней камеры, куда его перевели, доносилась их жизнерадостная болтовня с той синдарской девой; о Дориате расспрашивал, женится на тамошней принцессе - пригодится. Зануда Эдрахиль, о котором я обещал уже не говорить слишком много. Брат его Аннаэль, мой наставник в лесной науке и страшный враг всех узлов и верёвок — сколько их он умудрился разрезать и развязать за время заключения, со счёта я уже сбился. Сестра моя Квэссэ — при своей обычной невезучести перед выходом отряда она повредила руку на ровном месте; и как же я теперь жалел, что не сильно повредила и это не помешало ей пойти! Фириглад, силы которого в темнице почти не восстанавливались — но снова и снова он продолжал выполнять свой долг целителя, не считая, что это бесполезно; я сбился со счёта дней, и как бы не в этом месяце ему должно исполниться 300 лет. И друг мой Тинвенион, о прошлом которого я не знал почти ничего, как и он — о моём, но был он мне ближе всех, и не только потому, что мы были привязаны к одной стене; увели меня вместе с ним. Прощаться с остальными я не стал — не думаю, что это подняло бы им настроение.
У меня было время подумать, что отвечать на вопросы. Решил — вообще ничего, за любое слово могут зацепиться; ляпнул уже кто-то что-то про эльфийского короля — чуть ли не затем мы шли, чтобы сделать этим королём человека, - и теперь у остальных выспрашивали подробности. Было страшно — слишком близко к истине — но безумно смешно при этом.
Два столба, далеко друг от друга — вот как это выглядит. Мы с Тинвенионом привязаны. Саурон пока просто спрашивает, не хотим ли мы что-нибудь сказать. А я, пожалуй, не хочу совсем, - я вообще тогда был довольно молчаливым, и с приятными-то собеседниками раз в год по обещанию разговаривал... И друг мой тоже не хочет, мы с ним вообще очень похожи.
А потом мы увидели зрелище, от которого мне страшно до сих пор. Саурон превратил того человека, который к нам в камеру забегал, в волка. Нет, после того случая я имел к тому человеку мало тёплых чувств — но такой участи он не заслуживал, такого вообще нельзя делать ни с кем и никогда. Не знаю, каким путём Тху добился его согласия — но очевидно, что без этого ничего не вышло бы; это несколько успокаивало, но даже и неудачная попытка сделать с кем-то из нас такое была бы крайне неприятной, раньше-то я думал, что ничего страшнее пыток и смерти нас не ждёт... А Саурон тем временем говорил человеку (бывшему человеку?..), что теперь тот обречен служить ему вечно. Ох и ничего себе замашки — покуситься на Путь Людей и отнять у кого-то дар Эру Единого! Я был поражен могуществом тёмного майа, но понял, что здесь он врёт. И не мог не сказать это вслух. Сильнейший удар по лицу заставил меня замолчать, зато в правоте моей убедил меня ещё больше.
Назгулы? Да, нечто подобное он пытался сделать уже тогда. Но про них лучше спрашивать не у меня — у кого-нибудь более учёного. Но точно могу сказать — человека невозможно привязать к Арде так, чтобы он не мог уйти за её пределы. С кем я советовался об этом? Намо Мандос — а кто может знать это лучше?
...И опять про эльфийского короля... Самому им что ли назваться? Не стоит, не поверят. Надо просто молчать. И, когда волки кусают моего друга — о короле всё равно молчать. О себе можно — только о том, что я намного вкуснее, правда ведь! Уффф, кажется, поверили...
Так и вышло, что на сто семьдесят шестом году жизни меня впервые всерьёз покусали звери. И хорошо, что впервые — больно это, очень больно... Я не кричал, но, кажется, стонал.
Меня привели в чувство. И эта гадость у них называется исцелением? Ну, ладно... Ох, руки, особенно плечи!.. Как же я из лука буду стрелять, если выживу? Хотя пошевелить руками в пределах верёвки можно, просто больно. Может и хорошо зажить. Выбраться, найти свой лук и всех тут перестрелять, вот что надо будет сделать. Потому что парного допроса этим тварям недостаточно, они ещё Финрода привели. (Светлый, как мы его прозвали, чтобы не выдать случайно вырвавшимся старым обращением. После поединка из этого имени здесь о нём точно ничего нового не узнали бы...)
Не отвечал и он. Плакать хотелось, когда ему обрезали волосы, но сам он этому почти не огорчился. Да и глупо было жалеть: спасёмся — новые отрастут, нет — тем более глупо... А вот ран ему не наносили, и хорошо — он всё ещё страдал от своего кашля, хотя сейчас и не подавал вида. А что с нами сделали — ох, Светлый, не смотри, ничего там страшного нет. Бывает, покусали...
Я не открывал своего разума, так что Тху независимо от меня решил, что со мной пока ничего страшного. И придумал, как это исправить — вскрыть мне сосуды на руках, чтобы я умер от потери крови. Просто пугает? Нет, не похоже. И умирать совсем не хочется, но не про эльфийского же короля рассказывать... Молчу. Опять руки — аккуратно, зато глубоко, и что там повредить ещё могли вместе с венами... Проклятые твари, дались же им мои руки!
А Светлого заставляют на это смотреть. И Тху вдохновенно вещает — мол, это твоя вина, что он умрёт, потому что ты не отвечаешь на вопросы. А я мог бы ещё сказать — не слушай, в этом нет твоей вины, не говори ему ничего... Но лишние слова — лишний риск, а я верю, что Светлый и так не сделает ошибки. Он только пытается заморочить Саурону голову, уточняя вопросы, запутать его в словах... Нет, не получилось. И тогда он замолкает — это лучшее, что он мог бы сделать для меня.
Стараюсь не смотреть на Тинвениона. Лучше бы и ему сейчас меня не видеть, но что тут поделаешь... По крайней мере, о нём сейчас забыли, вопросы задают только старшему в отряде. И хорошо, что забыли, и не буду напоминать. В его стойкость я тоже верю — но зачем ему лишняя боль?
Хорошо, что я больше не связан. Дёргаться всё равно сейчас не буду — я безоружен, слаб, и с лишними движениями потеряю больше крови, то есть времени. Не надеюсь ни на что конкретное — но мало ли что ещё может случиться? Жалко, стоять уже не могу... даже на коленях... Падаю, и волки топчутся вокруг — лакают кровь. Кажется, им хорошо и вкусно, жалость-то какая... Неприятная компания, отвлекло бы их что-нибудь хоть на минуту... Нет, не отвлекутся, им хозяин лично приказал.
А ещё теперь даже ему кажется, что всё идёт слишком медленно — хотя и не видит за волчьими спинами, что кровотечение замедляется... Мама, в кого же он такой умный? И такой глупый, но с этим как раз понятнее — в Мелькора.
Теперь ещё и нога, но это почти не больно — слишком холодно для боли.
Светлый что-то сказал — настолько тихо, что я не услышал с пяти шагов. И понял это по встревоженным репликам державших его тварей — говорит на непонятном языке, прекратить немедленно, вдруг снова колдует... Я не знал, что было сказано, но знал, что отвечать. Смог ещё приподняться и посмотреть в глаза:
- Прости меня, Светлый... Прости за всё.
И успел заметить на его лице удивление — за что? Сам знаю, глупость сказал, но не Саурона же просить извиняться — это было бы ещё глупее.
А король мой, конечно, сам был хорош — как я потом узнал, он тоже сказал мне: «Прости...» И тоже было совершенно не за что. Но иначе было нельзя.
Объяснить, что такое чертоги Намо, я тебе всё равно не смогу. Это видеть надо, чтобы понять, и в своё время ты пройдёшь через них. А как я себя там вёл — не то чтобы стыдно вспомнить, но... Вёл я себя как нолдо, очень недовольный своей судьбой. Не своими поступками — тут как раз всё было почти в порядке, жалел лишь об одной глупости, которую мне, к счастью, не позволили совершить. А вот тем, что из этого вышло, очень был недоволен. Да ещё и не поверил, что это Мандос, а не какой-то особенно хитрый морок Волчьего Острова. Так и спросил у Намо — а чем он мне докажет, что он Намо и с ним можно без опасений говорить о моих спутниках? А Намо был уважающий себя вала, и препираться со мной не стал. Просто, когда он во второй или в третий раз обратился ко мне «Динэдэль, страж границы Нарготронда» - я понял, что здесь знают, кто я и откуда, а твари на Тол-ин-Гаурхот этого знать не могут, вот кто бы им сказал? А потом я отвечал, и спрашивал, и просил за всех, о ком помнил... А потом мне предложили на выбор — яблоко забвения или горькое вино жизни. Смеяться будешь, друг, но, кажется, это единственный раз, когда из предложенного я выбрал именно вино. Не очень люблю его, но готов был выпить хоть целый кубок, а нужно было — всего-то один глоток... И выпил, и не таким уж горьким оно мне показалось. А потом вестница Намо провожала меня в сады Лориена, где я должен был исцелиться от своих печалей.
И отнюдь не сразу я понял, что произошло. Я взял кубок. И отпил из него вина. И почувствовал вкус. И отправляюсь в сады Ирмо, которые, в отличие от чертогов Намо — для живых.
Вот и всё, что я видел в этой истории сам — остальное знаю по чужим рассказам. Да, я спросил у Намо о судьбе моих товарищей, и был очень рад за Берена — и опечален за остальных. А увидеть их судьбу своими глазами — наверное, была и такая возможность, но я не пожелал. Так и знал, что ты меня поймёшь.
Про Войну Гнева рассказ будет на несколько вечеров — о ней ты знаешь меньше, поскольку нет почти про неё легенд. Была бы там какая-нибудь душераздирающая история, вроде той, что про наш отряд — тогда бы другое дело... А так — придётся всё с самого начала объяснять.
Доброй ночи, друг, и да не приснится тебе рассказанное ныне. И об одном прошу — имена эльфов из отряда, прозвучавшие в рассказе, лучше никому не называй. Кроме Финрода и Эдрахиля, о которых и так все знают, их уход из города трудно было не заметить.
Во-первых, потому, что не стоит делить Нарготронд на нас и всех остальных — ты ведь понимаешь?
А во-вторых, просто неудобно может получиться. После того, что я рассказал о своих друзьях — ты ведь не думаешь, что я единственный из отряда сейчас на этом берегу моря?
@темы: Игры
